Эпоха умерла бесславно, уверенная в своей кокетливой правоте

«Захватить Уралмаш было проще, чем склад в Москве. Мы взяли его по тысячной доле действительной стоимости» – эта цитата Кахи Бендукидзе навсегда закрепила за ним место в истории 90-х, сделав одним из символов той эпохи.

Да и обстоятельства превращения домашнего мальчика из очень хорошей тбилисской семьи, кабинетного ученого-микробиолога в «прораба» грабительской приватизации и глашатая либертарианской экономики тоже заранее застолбили за ним место в еще не написанных учебниках истории постсоветской России.

В экономическом плане у Бендукидзе был талант задешево скупать все подряд, что плохо лежало, а плохо лежало в начале и середине 90-х практически все.

1

Он был всеяден, у его империи не было четкой выраженной стратегии развития, кроме единичных случаев слияния, когда этого просто требовал рынок. А рынок Бендукидзе полагал чем-то вроде языческого божка, который постоянно требовал жертвоприношений. Он скупал любое предприятие, которому просто не повезло оказаться на пути, а затем кокетничал, что не знает, сколькими заводами руководит одновременно.

Слияние «Ижорских заводов» с Уралмашем – единственный случай, когда захват предприятия действительно был продиктован практическими соображениями: оба предприятия производили экскаваторы, только двух разных типов, а потребителям этих машин-монстров, как правило, требовались оба типа одновременно, в комплекте.

Все остальные предприятия его империи подбирались с пола случайно и бессистемно. «Ижорским заводам» просто не повезло. Как и Востсибуглю, также доставшемуся Бендукидзе в прямом смысле слова даром. Как и еще более 50 предприятий российской промышленности.

2

Откуда у сына тихого профессора математики и культурологини, секретаря бюро комсомола биофака Тбилисского университета, члена КПСС, всю жизнь страдавшего от физических недостатков, проблем в личной жизни и бытовой неустроенности (лаборантам в биологическом центре в подмосковном Пущино квартиры не полагались – только общежитие) такая волчья хватка и нюх – теперь уже не установить.

Злые языки рассказывают, что первый кооператив, организованный Бендукидзе совместно с друзьями по пущинской лаборатории микроорганизмов, производил вовсе не «культуры для биологических опытов», как было заявлено по бумагам, а низкосортный аспирин, великолепно продававшийся в эпоху тотального дефицита.

Страсть к фармакологии – первой профессии – единственное подлинное увлечение, которое Бендукидзе пронес через всю свою жизнь. Даже на лекциях в Тбилиси саакашвилевского периода, на которых он презентовал свои экономические реформы для Грузии, он использовал примеры из фармакологии для подтверждения тезисов либертарианства.

«Зачем маленькой стране лицензировать лекарства, которые уже лицензировали США и Великобритания?» – и показывал лазерной указкой на слайд. А действительно, зачем? И это либертарианское откровение очаровывало слушавших.

Быть очаровательным – главное качество, сделавшее Бендукидзе «промышленным набобом». Все остальное – даже хватка и нюх – вторичны по отношению к легкому, очаровательному кокетству, с которым он держал вас за горло.

Он не изобрел в этом ничего нового. Грузинская экономическая «колонизация» России еще откровенно воровского, советского периода держалась на «разговором жанре» – лести, «убалтывании клиента», демонстрации жизнелюбия в его наиболее гедонистических формах, культе превосходства.

Одновременно он занимался и «классикой» – спекулировал компьютерами, что навсегда сблизило его с Ходорковским и другими прорабами кооперативной модели экономических реформ горбачевского «разлива».

3

Уралмаш стоил ему и его соратникам по кооперативу «Биопроцесс» около двух миллионов долларов, то есть в такую мизерную сумму он был оценен в порядке приватизации тогдашним правительством РФ. В реальности он не стоил Бендукидзе ничего, поскольку платил он ваучерами.

В то время (если кто позабыл, как страшный сон) процесс покупки сильно отличался не только от современного, он вообще не походил на классический обмен актива или товара на его валютный эквивалент. Надо было вовремя прийти, прийти к тому, к кому нужно прийти, правильно себя вести, правильно сказать и, что очень важно, выжить после всего этого.

На Уралмаше – и заводе, и районе, завод окружавшем – одного тбилисского обаяния и чемодана ваучеров могло и не хватить для того, чтобы выжить. Там были свои, местные «специалисты», тоже вошедшие в историю России 90-х годов с их борсетками, малиновыми пиджаками, первыми «мерсами» и бейсбольными битами. И он каким-то образом умудрился их обойти и выжить после этого.

Многие посчитали этот удивительный факт наглядным торжеством либертарианской модели экономики в ее незамутненном, захватническом варианте.

4

«Мы думали, он просто смешной толстяк», – сокрушались затем все эти люди, так и не отвыкшие до сих пор (из тех, кто выжил, конечно) от моды на борсетки и турецкие кожаные куртки. Вот и в российском правительстве времен «регентства» Немцова тоже так думали, когда Бендукидзе вдруг бросался зажигательно исполнять лезгинку в холле перед «Русским залом» Давосского форума.

Он не пропускал ни одной «светской» экономической тусовки того времени, одновременно оказываясь и на виду, и в тени. Он кокетничал и бравировал своим положением и образом жизни, тем способом, каким «делал дела», утверждая, что у него нет увлечений и ему нечего рассказать журналистам. А журналисты того времени роились вокруг него, как пчелы вокруг матки, очарованные тбилисским обаянием, юмором истинного набоба, который умудрялся в разговоре откровенно глумиться над собеседником, но так, что тот этого не успевал заметить и осознать.

Он прекрасно поддерживал компанию – это опять же чисто тбилисская черта характера, становясь как бы незаменимым собеседником, прекрасным шахматным партнером вплоть до того момента, когда вы понимали, что ваш король окружен, а пешки съедены все до единой.

5

Обычно либертарианские экономические взгляды проходят, как подростковые прыщи. Но не в этом случае. У Бендукидзе не было никаких экономических взглядов, кроме «стратегии большого хапка», которую ему кто-то лучше образованный в экономике посоветовал называть на людях «либертарианством».

Удивительно, но отпрыск интеллигентнейшей семьи, честно учившийся на сложном факультете и защитивший диссертацию по микробиологии, ненавидел образование и мечтал полностью ликвидировать его в Грузии в том виде, в каком оно существует сейчас и существовало всегда.

Он считал дипломы по экономике и юриспруденции «лишними бумажками», которые совершенно не нужны в практической жизни.

Где-то он был прав, поскольку так подсказывал его собственный жизненный опыт. В том мире, в котором он вращался в 90-е годы, эти самые дипломы были откровенно не нужны, а когда наступила иная эпоха – оказался не нужен и он сам с этими своими социально-экономическими взглядами сытого крокодила.

Он в кратчайшие сроки приватизировал всю Грузию, вернее, то, что от нее к тому моменту осталось, после того, как в России ему уже не находилось места. Всю свою сознательную жизнь он прожил в 90-е годы, и когда они закончились физически, не смог с этим смириться и переместиться в новую эпоху.

Он просто «перенес» свое «историческое время» сперва на историческую Родину, а затем и на Украину. Что-то вроде «машины времени», работающей только назад в 90-е вне зависимости от реалий всего остального мира вокруг.

***

«Интересно было жить в 90-е?» – спросил меня недавно великовозрастный сын. Ответом ему был лишь демонический взгляд. Ибо что тут ответишь? Ну да – интересно. Местами даже увлекательно.

Только мы уже давно выросли из этой пламенной эпохи и недоверчиво смотрим на тех, кто ностальгирует по ваучерной приватизации, залоговым аукционам, ананасах в шампанском, девушкам из Vogue и пистолетам под левым плечом.

Эпоха умерла бесславно, оставив некоторых в недоумении, а других в разочаровании. Запечатленная на предвыборных плакатах «политической партии «Уралмаш», на корпусах полузаброшенного Ижорского завода.

Умерла в лондонской гостинице, уверенная в своей очаровательной, кокетливой правоте.