На Украине идёт страшная война. Но физическое измерение этой войны – с её всегдашними преступлениями, человеческими трагедиями и ужасом – лишь видимая часть айсберга. Намного более масштабная трагедия нынешней Украины разворачивается в духовной сфере. Линия фронта разорвала семьи, развела детей и родителей, друзей, однокашников, коллег, в самом прямом смысле пролегла по миллионам судеб.
Это и есть метафизика гражданской войны в её непосредственном воплощении, два десятилетия тлевшей под спудом украинской местечковости, родовой и непонятной посторонним удивительной валкости, податливости, терпеливости, кажущейся кому безразличием, кому трусостью, но составляющей суть народа. Но ведь наша хата всегда с краю. Однако поджигают её частенько первой.
На раздолье украинских степей не только война, но и сколь либо серьёзная ссора кажется невозможной: тут все друг дружке кумы да сваты, а ссора – только повод выпить мировую чарку. Тем сложнее поверить, даже представить убийство Славянска, холокост Одессы. Это невозможно, но это происходит на нашей земле, прямо сейчас.
Под блеяние стада профессиональных украинцев, преподавателей филфаков, офисных интеллектуалов, креативных бездарностей и инфантильной молодёжи в стране развернулся нацистско-бандеровский террор. Время сказок о европейском выборе, о «детях» с дубинами и коктейлями молотова прошло, исчезло под слоем пепла одесского пожарища. И вся сложность двадцати трёх лет независимости внезапно упростилась донельзя. Сегодня пришло время выбора. И только самый одержимый интеллектуал-теоретик-мечтатель-за-всё-хорошее-и-против-всего-плохого-абстрактный-патриот может продолжать упёрто игнорировать теперь уже абсолютно очевидную – до боли в стиснутых от горя и ненависти зубах – истину: выбор предстоит каждому, неопределившихся не будет. За тех, кто не решится сам, выбор сделают другие.
Но как же неуютна, пугающе ужасна эта разверзнувшаяся простота: теперь есть только две стороны, между которыми нет нейтральной полосы. Диалектика исторического процесса стремительно ужалась в формальную логику конкретной ситуации. И вот именно в такие минуты экзистенциального выбора нам на помощь приходит опыт поколений, заключённый в простых и понятных формах, то есть то, что и составляет суть народной души, его истории и судьбы. Сегодня украинский народ переживает трагедию, давно предсказанную Гоголем в его провидческой повести об Остапе и Андрие – сыновьях Тараса Бульбы, в которых воплотилась сама суть извечного конфликта, раздирающего срединную окраину славянских земель.
Этот конфликт лежит куда глубже примитивной политики или экономики – где безопаснее и лучше насчёт пожрать. Этот конфликт суть духовный, мировоззренческий, бытийственный. Главное – это найти свою сторону, не ошибиться. Где сегодня сторона Остапова, а где Андриева? Ответ до удивления прост: там же, где и всегда. Для Остапа выбора вообще не существует. Выбор – это сомнение, поиски оправдания для своего «хочу». Он просто не может представить, что можно выбирать родину, предков – живых и неживых, землю, историю. Но это только кажется, что путь Остапа прост. Тот, кто идёт этим путём, отсекает всё, что не выбрало ту же сторону: родственников, друзей, сослуживцев, сограждан, в конце концов, тихую спокойную жизнь, за которую все мы держимся, даже если понимаем, что она уже невозможна.
Но всё, что окружает нас, что нам дорого, утверждает нас в нашей истине: наше дело правое, и победа будет за нами, потому что за нами правда. Каждый, кто сегодня надел георгиевскую ленту, подобно Остапу, не понимает: как может быть иначе. Правда рода, правда земли, пропитанной кровью и потом предков, правда народа и истории – всё утверждает его в правоте. Потому, сидя в клетке судебного зала, не отдал свою георгиевскую ленту и Павел Губарев. По той же причине холуи хунты так остервенело пытались эту ленту отобрать: её оранжево-чёрные пчелино-тигровые полосы жгут их подлые душонки, напоминая о преданной присяге и потерянном навсегда облике человеческом.
А что же те – другие, которые поделили свой собственный народ на высший и низший сорта? Они околдованы, подобно Андрию, и позабыли всё на свете, кроме вожделения своего, которое затмило и стыд, и гордость, и разум, и совесть. И во сколько бы жёлто-блакитных флагов они не укутывались, их продажная суть проступает кровавыми пятнами. Не в силах скорбного ума понять, что уличены они уже в самоназвании, лукаво подсунутом кукловодами: майдан у них не украинский, а европейский. И это не просто название, это – имя и суть. Не за Украину они беснуются – они её курочат каждым своим действием, – а за побрякушки и ласковое обращение, обещанные им заграничной шлюхой, завлекательно приподымающей подол «европейских» ценностей: «Что мне отец, товарищи, отчизна! Отчизна моя — ты! Все, что есть, продам, отдам, погублю за такую отчизну!»
И словно дети, польстившиеся на сладкое, они продают, отдают, губят всё, на что указывают им кукловоды как на помеху на пути к вожделенному плоду, не замечая, что уничтожают собственные страну, историю, язык, традиции. Уничтожают людей: «Андрий не различал, кто пред ним был, свои или другие какие; ничего не видел он. Кудри, кудри он видел, длинные, длинные кудри, и подобную речному лебедю грудь, и снежную шею, и плечи, и все, что создано для безумных поцелуев». И невдомёк несчастным Андриям, что убивают они не врагов украинского народа – потому как не может быть врагом народа сам же этот народ – а собственное будущее, превратившись в палачей собственных сограждан. И не будет мига прозрения, как не было его и у Андрия: «видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев – это было имя прекрасной полячки».
Свидомые чудовищно извращённым образом повально оказались готовы буквально на всё ради одной только похвалы в свой адрес от тех, кому они сами и добровольно передали право решать их судьбу. Невдомёк им, что их идеи не вышли из животного состояния первобытного человеческого стада; что нация создаётся не уничтожением иного, а его приятием, ибо нет подвига в любви к самому себе: «любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови может только человек». Только для этого нужно иметь душу. Народ не может создаваться против чего бы то ни было, тем более человека. Народ создаётся и существует ради человека.
Так вышло, что сегодня на Украине коллективным Остапом стали русские, русины, евреи, армяне, греки, венгры, поляки. Они принесли с собой опыт национального бытия и оказались для украинской земли более сродны, нежели те, кто все эти годы бил себя в вышитую грудь, стрекотал на мове, выстригал чуб, орал бессмысленные речёвки и бесконечно ныл польский похоронный марш, а в итоге продал родину заезжим панам. Сейчас, в крови, страхе, горе, нарождается украинский народ, спавший долгие годы слабым зародышем в ниве мировой истории. И взойти этому ростку помогают именно те, кто меньше всего орёт об Украине, кто в глазах свидомых выглядит худшим из зол лишь потому, что имеет убеждения, но понимает, что название территории, случайным образом процарапанной на карте, не может быть превыше всего, потому что единственное, что имеет смысл – это человеческая жизнь.
Сегодня ради будущего всего народа Украины своими жизнями жертвуют именно те, кого самоназванные патриоты и за людей-то, собственно, не считают, кличут колорадскими сепаратистами и запекают, словно шашлык. Но это именно их – презираемых и убиваемых – оцепенелые мёртвые руки железными скрепами держат украинскую землю, разрываемую пришлыми палачами и их местными холуями. Это их предсмертные крики возносятся к небу страшной молитвой последней надежды украинского народа. Это их предсмертные муки только и могут стать той жертвой, которая одна может искупить преступления народа-труса, народа-предателя, народа-изверга, народа-изувера. Только они – новые святые мученики – могут спасти всех нас от забвения в памяти потомков и в глазах небес.
Единственное, что можем сделать сейчас мы – не те, кто сейчас сражается или готовится принять последний бой, а сторонние наблюдатели, кого ещё не захлестнул тотальный погром Руины, это умолкнуть на минуту, чтобы обречённые на смертные муки нашими подлыми страхами, занятостью, безразличием жертвы в ответ на свой предсмертный остаповский крик отчаяния: «Батько! где ты! Слышишь ли ты?»; смогли различить в многоголосии зевак и проходимцев одно единственное, только им понятное, только к ним обращённое из самых глубин мироздания слово: «Слышу».
А.Н. Покровский