Архипелаг АНШЛАГ

Весеннее апрельское солнышко ярко заливало строгий, аскетичный кабинет начальника колонии № 18. Сидящий напротив начальника заместитель по воспитательной работе невольно щурил свои грустные глаза.

– Ну какой спектакль в честь Дня Космонавтики? Они там, в Москве, что, все с ума посходили? – в третий раз простонал заместитель. – Вы же знаете наш контингент – почти сплошной блатняк! Они даже прогнозы погоды по телевизору смотрят только с сурдопереводом, думая, что это такая распальцовка по понятиям.

Подполковник Волков тяжело вздохнул, хотел было согласиться, но вовремя взглянул на портрет министра на стене и осёкся.

– Надо! – сурово сказал он и стукнул ладонью по листку с приказом. – А артистов у соседей попросим, их там много сидит.

– В творческой шарашке? – лицо майора озарилось. – Ну вы и голова, Николай Петрович!

………….

«Особое творческое объединение № 5» ФСИН России находилось недалеко, в районе села Болотное.

Основной задачей ОТО являлось использование заключённых специалистов для участия в съёмках аншлаговых патриотических фильмов. Если сборы такого фильма в прокате равнялись двум бюджетам – срок уменьшался на два года, если трём – на пять лет, а если фильм получал Оскара, Пальмовую ветвь или собирал пять бюджетов – следовало освобождение с полным восстановлением в правах, как искупивших талантом. За десять бюджетов награждали премией Ника и ужином в ресторане с министром культуры.

Если же фильм не окупался – следовал месячный карцер с одним плавленом сырком «Дружба» в день и водой.

Начальник шарашки полковник Мельпоменов встретил соседей радушно.

Хорошо поставленным голосом он пригласил гостей «отведать чайку-с», за столом обильно цитировал Станиславского и искромётно шутил. Потом выслушал просьбу коллег и задумчиво сказал:

– Я бы рад помочь, но почти весь контингент занят на съёмках. В бараках остались только отказники и беспредельщики, с ними трудно – все гении. Вот Андрон например. На днях его попросили снять блокбастер о Чапаеве, так он пошёл в отказ, привязал себя к кровати и потребовал свидания с женой, чтобы поесть «как дома». А мы, после его предыдущего «как дома» с десятью переменами блюд, полдня посуду мыли, а начальник оперчасти язык проглотил, когда посмотрел, как люди едят дома. Человек по инвалидности на пенсию ушёл, а ведь отличный был офицер, у него воры в законе рыдали как дети.

Полковник достал из стола бумагу и протянул её Волкову.

– Вот, выбирайте из тех, кто остался.

Подполковник и его зам стали изучать список.

– З\к Виторган Максим, – прочитал Волков. – Вроде молодой, может его на роль Гагарина?

– Нельзя, – вздохнул Мельпоменов. – Он у нас при конюшне, младшим конюхом. Большой любитель лошадей. Да и Невзоров, наш старший конюх, его ни за что не отпустит. Опять будет переживать катарсис и кричать, что у нас в каждом мешке овса по трупу комбайнёра. Начните лучше с выбора режиссёра, мой вас совет.

Волков опять уткнулся в список.

– Может з\к Райкин Константин? – неуверенно спросил он. – У него вроде театр свой.

Полковник Мельпоменов скорбно покачал головой.

– В лазарете. После того, как его доставили сюда, а театр сняли с финансирования, он стал демонстрировать активное психофизическое действие на сцене при преодолении препятствий на пути к сверхзадаче.

– Это как? – не понял Волков.

– Связал себе шнурки и теперь не может ходить. Не пойду, говорит, пока в мои мозолистые руки не вернут госфинансирование. А он такой, а он упрямый. Одна наша заключённая из женского барака, Рената, его за это ампутантом обозвала, уж очень ей это слово нравится. Константин обиделся, забурлил глубокими эмоциями и стал кричать, что этой бездарности повезло, что он не может ходить, а то бы он… В общем, у них так всегда.

– Твою ж мать… – уважительно покачал головой подполковник. – А я уже год не могу внучку в детский садик устроить, неудобно как-то просить, очереди жду.

– Они особые люди. Они ради нас жгут свои нервы на сцене, – пояснил Мельпоменов.

– Интересно тут у вас. Богема! – вздохнул зам по воспитательной работе. – А у нас одни урки.

– Ну, ваши урки ради денег тоже на всё готовы, – слегка осадил майора полковник и выразительно посмотрел на часы:

– Короче, предлагаю Звягинцева. Маститый режиссёр, с наградами, чертовски талантлив. Только водки ему не давайте, а то он на съёмках «Левиафана» здорово к ней пристрастился, когда пытался постичь душу простого россиянина. Что характерно, вся массовка из местных простых россиян всегда была трезвой, а непростой режиссёр с главными героями к концу каждого съёмочного дня уже лыка не вязали. Свободны, так же, з\к з\к Ярмольник, Фоменко, Ефремов, Ахеджакова, Макаревич и видный документалист, доктор и лектор Амнуэль. Только вы смирительную рубашку с него не снимайте, а то он вчера пытался съесть печень надзирателя и запить её кьянти.

– А Макаревич-то нам зачем? – удивился Волков.

– А музыкальное сопровождение? – в свою очередь удивился Мельпоменов. – С песенниками у нас дефицит, учтите. Есть ещё Меладзе Константин, но мы его отпустили на Евровидение в Киев под подписку, и за него ещё поручился полк «Азов», побратимы его новой жены. Так что берите, пока хоть это даю.

В кабинет ввели Звягинцева. Он снял шапку и отчеканил, что заключённый Звягинцев, из второго режиссёрского отряда прибыл.

Полковник предложил ему сесть, и только было отвернулся к гостям, как режиссёр схватил с его стола плоскую фляжку и жадно к ней припал.

– Вода! – укоризненно покачал головой полковник, отнимая фляжку.

– Простите, но вы, на мой взгляд, просто волчина, как бы это сказать образно, позорный! – обиделся даровитый режиссёр, брезгливо выплёвывая воду.

Затем он с интересом выслушал предложение Волкова, немного подумал и отчеканил:

– Сто лимонов. Ваш откат тридцать, вашему заму десять, мне сорок, а эту вашу шнягу ставим за двадцать. В роли Гагарина вижу Ярмольника. Королёв – Фоменко, он тоже в тачках разбирается. Кровавый гебист, запирающий испуганного Гагарина в ржавую ракету – Ефремов. Юная неполживая медсестра, выбегающая за оцепление с криком: «Прости нас, НАСА!» – Ахеджакова. Амнуэль за кулисами издаёт визг двигателей, ракета медленно поднимается, теряя всякие детали, так как у нас ничего не могут сделать нормально, и тут, апофеозом мучительной аллегорической драмы, из-за кулис звучит великолепный гимн Макаревича: «Мы все теперь в говне!» Занавес.

Полный аншлаг, все театры Бродвея стоят в очереди с ангажементами, гастроли по развитым демократическим странам, и главное – деньги, много денег! Ну как, по рукам?

Когда подполковнику Волкову, наконец, отпустили руки и вернули отобранный пистолет – талантливого режиссёра уже увели.

– Как вы с ними такими работаете? – потрясённо спросил подполковник, всё ещё тяжело дыша.

– Вот так, – хмуро ответил Мельпоменов. – Уже несколько раз просил перевести меня в «Чёрный дельфин», даже пусть с понижением. Хочется тишины, покоя среди простых и понятных маньяков, но не отпускают.

…………..

Спектакль в колонии всё-таки поставили. Обошлись своими заключёнными по бытовым статьям и персоналом.

Когда Петров, сиделец за мелкое хулиганство, сказал: «Поехали!» и махнул рукой, а вольнонаёмная повариха Надя крикнула вслед ракете: «Юра, возвращайся, я буду ждать тебя!» и упала на колени – зал разом встал и захлопал. Все женщины плакали, и даже старый вор карманник, мотавший свой шестой срок, тайком смахнул слезу.

Артистов вызывали на бис восемь раз, а зама по воспитательной работе, сыгравшего Королёва, трижды качали на руках, в благодарность за первый полёт человека в космос.

И даже прибывшая с вечерним этапом малява от авторитетного режиссёра в законе Сокурова: «Вечер в хату всем бродягам и рукопожатным режиссёрам! На косяки с этим спектаклем указать хочу. Несообразность либретто, штампы, фальшь, ходульность режиссуры и актерской игры, но самый серьёзный косяк — не раскрыта тема передачи Курил и Сахалина японцам!» – совершенно не омрачила общего праздничного настроения.

А через два дня в колонию № 18 пришли предложения о гастролях сразу от трёх столичных театров.