Русская самоненависть

Когда-то я узнала о немецком писателе Теодоре Лессинге, что написал книгу «Еврейская самоненависть». Прочесть книгу мне не довелось (да и неизвестно, есть ли у неё русский перевод), но название буквально заворожило. Вот это тема – ненависть к своему народу (или к своему пребыванию в нём?)!.. Невольно задумалась: а что если и мне написать – хотя бы не книгу, а статью про русскую самоненависть, которой тоже хватает? И почувствовала, что не могу. Противно. Почему-то Отто Вейнингер и другие «герои» Лессинга не противны, а вот их русские собратья, в основном, вызывают инстинктивное отвращение...

Однако, прошли годы – и русская самоненависть стала настолько заметным явлением, что простым человеческим «фи» от неё не отделаться.
Уточню, самоненависть отличается от русофобии, выражаемой гражданами других стран. Во втором случае явление можно как-то объяснить – столкновением геополитических интересов, воздействием пропаганды, живучестью предрассудков... Но как объяснить ненависть к своей родной стране, народу, фактически к самому себе?

Насколько самоненависть видна в реальной жизни – зависит от нашего круга общения, но в социальных сетях она по настоящему «правит бал». Выражать ненависть к России, русскому народу сделалось почти модно. Это лучшее средство побить рекорды по «лайкам». Немало самоненавистников претендует и на более серьёзное «признание». Графоман из глубинки, внезапно объявленный поэтом за плохо срифмованную брань в адрес своего народа. Бывшая «звезда» советского кино, напоминающая о себе не новыми ролями или талантливыми учениками, а русоненавистническим брюзжанием. «Учёный» с фамилией великого русского книгоиздателя и просветителя, в телепрограмме «Поединок» яростно нападавший на Россию, чем смущал даже соратников-либералов, которые робко попискивали насчёт Пушкина и «великой русской культуры».

«Тупик цивилизации» – это, пожалуй, самое «академичное» определение русского народа. А ещё «ватники», «вата», «колорады», «рашки» и т. п. В интернете без труда можно найти любые формы брани в адрес России – от изысканного презрения до грубого мата. Появились даже «звёзды» самоненависти со своим кругом поклонников. Каждое стихийное бедствие, несчастный случай, трагедия, постигшие российских граждан, вызывают у них настоящий взрыв положительных эмоций. Достаточно вспомнить «пляску на костях» и даже поздравления по случаю гибели российского самолёта ТУ-154 25 декабря 2016 года.

Что же такое – русская самоненависть? И чем она вызвана: кризисом идентичности, обидой на личную несостоятельность, «ломкой» 1990-х гг., или рефлексией на русофобию, стремлением любой ценой стать частью «европейского сообщества»?.. Появилась ли она недавно или это хроническая болезнь, что обостряется в отдельные периоды истории? Судя по русской литературе, второй ответ ближе к истине.

У Лермонтова есть по меньшей мере три произведения («Испанцы», «Мцыри», «Измаил-бей»), где главные герои волей обстоятельств оказались вне своего народа и заплатили гибелью за попытку вернуться назад. Но одно дело – потеря и поиск самого себя, другое – ненависть к самому себе. Пожалуй, первым из русских классиков обратился к этой теме Гоголь. Мифологизированный образ славянина-самоненавистника фигурирует в повести «Страшная месть». Отец Катерины – последний потомок проклятого рода, все чувства которого извращены и обращены в противоположность: вместо семейных привязанностей – противоестественное влечение к родной дочери, вместо христианской веры – занятия колдовством и отступничество, вместо любви к родине – тайное, а потом и открытое предательство.

Зато самоненавистник из другой повести Гоголя, «Тарас Бульба», вызывает неоднозначные чувства: Андрий – сын почтенного отца, для своего времени неплохо образован, наделён внешними и внутренними достоинствами... Самоненависть стала одновременно и его виной, и бедой.
Андрий не просто влюбился в красивую, знатную полячку, дочь воеводы. Он соблазнён и очарован её миром, миром тогдашней Европы, более благоустроенной, изящной, богатой, чем вечно воюющая, раздираемая врагами Украина, где даже семья полковника Бульбы, не самого последнего человека, живёт в скромной хате на хуторе при постоянной угрозе набегов. Думается, не случайно у полячки нет даже имени. Имя не важно. Она – часть иного мира, перед которым Андрий благоговеет, из-за которого «вознегодовал на свою козацкую натуру».

Он не просто пришёл по зову девушки и остался рядом. Из желания стать «своим», получить похвалу от невесты и её сородичей, выслуживаясь перед ними, словно молодой борзой пёс, которого «атукнул» охотник, он вызвался «прогнать запорожцев», выступил против отца, брата, бывших товарищей.

И вот что примечательно. Андрий был не один, когда козаки завлекали его в ловушку. За ним неотступно следовали около двадцати поляков. Вполне достаточно для защиты нового товарища от одного-единственного Тараса. Но в роковой момент все поляки чудесным образом исчезли, видимо, просто решив не рисковать ради чужака-перебежчика. Прозвучавший затем вопрос Тараса: «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» давно вышел за рамки литературы, сделался нарицательным обращением ко всем, кто принял сторону врагов своего народа и был ими брошен. Здесь и подсказка: даже если б Андрий не погиб от руки отца, предательство вряд ли помогло бы ему стать «ляхом».

Но, пожалуй, глубже всех русских писателей самоненависть исследовал Достоевский. Именно с его лёгкой руки явление получило название "смердяковщина".

Павел Смердяков – внебрачный сын Фёдора Павловича Карамазова и изнасилованной им юродивой Лизаветы Смердящей. Статус у него соответствующий. Он вырос без матери да фактически и без отца, прислуживает презирающим его родным братьям. Вдобавок ко всему, он наделён тяжёлой болезнью – эпилепсией.

Правда, не всё в его жизни однозначно плохо. Его не выкинули на улицу, не сдали в приют. Слуга Карамазова воспитал его как родного сына. Он выучился на повара, имеет приличный заработок и пользуется интересом женского пола. Будущее у него даже более обеспеченное, чем у законных сыновей Карамазова, которые, кроме Ивана, не умеют зарабатывать на жизнь. Но Смердякову всё отвратительно в окружающем мире. Его обида на отца, братьев, на судьбу преобразовалась в ненависть к России и русскому народу. Рефрен его рассуждений: "Всю Россию ненавижу!" Даже после самоубийства Смердяков как бы продолжает мстить братьям, прежде всего, Дмитрию, обвинённому в убийстве отца.

Но, ропща, негодуя, ехидничая, Смердяков не способен на решительное изменение судьбы. Хороший повар мог найти другое место, кроме дома Карамазовых, мог и вовсе уехать куда-нибудь. Но он не в силах вырваться из ненавистной родной среды. В этом ещё одна черта самоненависти – человек свыкается с ней, питается ею и впадает в зависимость. Ведь и современные «смердяковы» часто остаются жить в ненавистной России, хотя ничто не мешает им перебраться в страну более «навистную».

Во времена Достоевского русская самоненависть получила особое распространение в революционной и либеральной среде, где русские определялись как «жалкая нация, нация рабов» (Н.Г. Чернышевский). Немного ранее в тех же кругах распространился высокопарный лозунг польских мятежников «За нашу и вашу свободу». Лозунг фальшивый, ибо даже не предполагает равной жертвенности. При его реализации одна сторона, с виду более слабая, всегда заботилась только о своих интересах и выигрывала, тогда как другая, с виду более сильная, действуя бескорыстно, проигрывала да ещё и оказывалась виноватой.

Притчей во языцех стали либеральные интеллигенты, что в начале XX века устраивали банкеты и посылали поздравления японскому императору по случаю Цусимы. Позже, в разгар Первой Мировой войны, Ленин вывел из банкетного ликования политический тезис: «нельзя великороссам “защищать отечество” иначе, как желая поражения во всякой войне царизму», т. е. своему правительству.

В советское время работы Ленина мало кого шокировали. Но вот только один из пассажей вождя мирового пролетариата на русскую тему (из статьи «О национальной гордости великороссов»): «...великорусская нация [...] тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и за социализм, а не только великие погромы, ряды виселиц, застенки, великие голодовки и великое раболепство перед попами, царями, помещиками и капиталистами...» (выделено мной).

Во сюжет! – как говорил персонаж одного советского фильма. Оказывается, русские могут гордиться лишь кучкой заговорщиков и террористов. Всё остальное – мрак, ужас, виселицы и раболепство. Слова Ленина можно было бы отнести к полемическим перехлёстам, если б он не стал Лениным, не добивался всерьёз, последовательно и безжалостно, разрушения родной страны, которую и впрямь считал «тюрьмой народов».
И добился. После 1917 года русская самоненависть на некоторое время стала частью официальной идеологии. Ожесточённая война с религией, старыми традициями, культурой, бытом, а также с их носителями... Вместо государственной истории – изучение истории революционных движений (ведь больше великороссам гордиться нечем!). Вместе русской литературы – литература «пролетарская» во главе с полуграмотным юнцом, чьи достоинства заключались в принадлежности к влиятельному в СССР семейному клану (для тех, кто не догадался: речь идёт о председателе РАПП Л. Авербахе, племяннике председателя ВЦИК Я. Свердлова). Он учил литературе Горького, Булгакова, даже Маяковского, который ещё до революции провозгласил: «Я не твой, снеговая уродина» и, вроде бы, успешно вписался в советскую элиту.

Впрочем, в переломную эпоху не одним русским требовалось освободиться от «национальной узости». Достаточно вспомнить Эдуарда Багрицкого с его «Происхождением» (чего стоят «съеденные вшами косы» – куда там Вейнингеру!).

Неизвестно, как бы развивалась политика Ленина, проживи он дольше, но его соратники довольно быстро смекнули: хотя русская самоненависть и была полезна для разрушения Империи, на неё нельзя опираться при строительстве нового государства. Мечта о мире «без Россий, / без Латвий» также вышла из моды вместе с отставкой Троцкого. И если б не их ранняя смерть, Маяковский с Багрицким могли застать обратный процесс, когда (перефразируем другого поэта) жизнь качнулась вправо, «качнувшись влево». Не исключено, что и сами стихотворцы иначе бы оценили «уродину» или пресловутые «косы».

Вытесненная из государственной идеологии, русская самоненависть вновь стала уделом оппозиции, точнее, советской фронды. Помню свой «культурный шок» после чтения стихов про советский танк, что «горит на перекрёстке улиц» Будапешта. В пору юности любое диссидентство вызывало у меня благоговение, но даже при таком настрое стало не по себе... Единственными противниками танка названы убитый студент и детская коляска. Понятно, что в стихах ничего не говорилось о хорошем вооружении мятежников, о том, что во главе стояли профессиональные военные из хортистского подполья, а появлению танка предшествовали кровавый хаос, массовые расправы, сожжения заживо, подвешивания за ноги и т. п.; о снайперах на крышах, что по лучшим законам «цветных» революций убивали тех и других...

И дело даже не в авторе, который с тех пор написал много других стихов: и горькое «Не влезай в историю чужую», и пророческое «Севастополь останется русским»... Когда-то выраженная им радость по поводу горящего советского танка стала символом самоненависти, её показательным рефлексом. И, как выяснилось, довольно живучим.

В 1990-е гг. самоненависть попала в государственный фавор. Это было время «плохишей», жаждущих любой ценой попасть в «буржуинство»... «Русские своих не сдают»? Ещё как сдают! Ради похвалы западных лидеров отдали на расправу тяжело больного старика-антифашиста Э. Хонеккера, бросили на произвол судьбы президента Афганистана М. Наджибуллу, в результате зверски убитого талибами... А министр иностранных дел, заискивая перед западными коллегами, гордо сообщал, что у России нет национальных интересов...

В наши дни самоненависть обычно считается чертой либеральной фронды, обиженной за свой политический проигрыш, но в действительности это более сложное явление. Отточенная ненависть к государству преобразилась в ненависть к России, как таковой, независимо от её исторических этапов и политических режимов... Просто потому, что она большая, самодостаточная, потому что народ в ней «неправильный» и хочет жить по своему.

Хорошо, что этот танк горит! И дальше можно повторять до бесконечности: хорошо, что в 1993 году горел российский парламент, хорошо, когда горят и падают российские самолёты, хорошо, когда России плохо... И неважно, какой России – монархической, советской, республиканской, ибо она плоха по определению.

При этом самоненависть остаётся проблемой-«невидимкой». В обществе и СМИ гораздо чаще обсуждается русофобия – на Западе или в странах бывшего советского лагеря. Неестественное явление русской самоненависти ещё предстоит изучить историкам, психологам, философам, писателям...

И напоследок одна «картинка». В прошлом году, после моей поездки на Украину, подруга полушутя-полусерьёзно спросила, видела ли я, следуя мимо Дубно, памятник Андрию Бульбе.

Нет, не видела. Зато застала бурное обсуждение прокатившегося с 2014 года по городам Украины «ленинопада».

Лично я против уничтожения памятников. Любых. В том числе и Ленину. Однако, в «ленинопаде» на постсоветском пространстве, мне кажется, есть некая высшая справедливость. Ленин внёс огромный вклад в крушение Российской империи. Теперь же его памятники истребляют «благодарные» народы этой самой империи, получившие государственность либо непосредственно из его рук, либо как следствие его эксперимента.

Проклят и забыт не один Ленин. Почти за 30 лет независимости в странах, возникших на территории бывшего СССР, не поставлено ни одного памятника, не названо ни одной улицы в честь русских деятелей, выступавших «за вашу свободу». Наоборот – везде истребляется всякая память о них, оставшаяся со времён советской власти.

И, может, такая форма «благодарности» вразумит современных самоненавистников, что открыто желают России распада и гибели или, на крайний случай, готовы убивать русских в самих себе.

Пусть знают, что памятников и благодарностей им не будет.

Татьяна Никольская. 2017 г.